Без названия (Неокончено)

Виктору Викторовичу КОНЕЦКОМУ,
чьи книги стали верными спутниками
в моей бестолковой жизни.

«О Володе Высоцком я песню придумать решил»
Б. Окуджава.

Иногда я думаю, что родился слишком поздно. Почему-то так случается, что среди своих сверстников я не нахожу друзей и единомышленников, старомоден я для них – от всяких рок-групп не фанатею, модные книжки не читаю, да и фильмы предпочитаю смотреть старые, советские… Скучно им со мной. А мне с ними. Так вот получилось, что песни Утесова мне куда роднее и ближе, нежели электронные дзынь-бухи, а томик Виктора Курочкина я не променяю на полное собрание новоявленного фантаста… Глупо? Наверное… Но иначе я не могу.
Лето одна тысяча девятьсот восьмидесятого года. Ленинград. Дом-колодец на Тверской улице. Я, мальчишка неполных одиннадцати лет, возвражаюсь домой из Таврического сада, где пропадал целыми днями. Навстречу идет двое мужчин – сейчас понимаю, что им не более тридцати, а тогда казались стариками. Один другому читал стихи – резко и с болью. В стихах говорилось, что умер Владимир Высоцкий.

Тогда, в восьмидесятом, имя Высоцкого для меня не значило практически ничего. Его песни, его голос, его роли в кино – все это было потом, позже. А тогда, в восьмидесятом… Только одна роль Высоцкого – его лихой капитан Жеглов с бессмертным задорным рыком «А теперь Горбатый!» сводил мальчишек с ума наравне с лихим квартетом мушкетеров короля! И носились по питерским дворам многочисленные жегловы и шараповы…
А потом, пару лет спустя, в куче пластинок своего лучшего друга я нашел несколько миньонов с песнями Высоцкого. Старенький проигрыватель, вытащенный из кладовки, работать не хотел, но мы оказались упрямее и сквозь шорох заезженной пластинки прорвался хриплый баритон:

Корабли постоят — и ложатся на курс, —
Но они возвращаются сквозь непогоды…
Не пройдет и полгода – и я появлюсь, —
Чтобы снова уйти на полгода.

Господи, как я тогда завидовал Славке! У нас-то в доме проигрывателя отродясь не было, о магнитофоне и слыхом не слыхивали, да и пластинки Высоцкого тогда днем с огнем по Питеру не сыскать было!.. А тут – пришел домой, поставил виниловый диск и:

Я – «Як», истребитель, — мотор мой звенит,
Небо – моя обитель,
А тот, который во мне сидит,
Считает, что – он истребитель.

Как, какими словами объяснить то чувство, которое заполняло мою мальчишечью душу при звуках голоса Высоцкого? Нет у меня этих слов. Необьяснимо это.
Время шло, мы росли, Славке подарили первый магнитофон. И почти сразу у кого-то из знакомых удалось переписать кассету с песнями Владимира Семеновича. Теми песнями, которые не издавались на пластинках и не звучали по радио «Маяк»:

Протопи ты мне баньку, хозяюшка, —
Раскалю я себя, распалю,
На полоке, у самого краюшка,
Я сомненья в себе истреблю.

Это был другой, доселе неизвестный нам Высоцкий. Уже не было романтической морской грусти, ушла бесшабашная веселость песенок об утренней гимнастике. Как я понял много лет спустя – роль Гамлета для Высоцкого не была плодом творческого перевоплощения, он был принцем Датским! На роду ему было написано душой страдать за эту страну, за людей, в ней живущих:

Я до рвоты, ребята, за вас хлопочу!
Может, кто-то когда-то поставит свечу
Мне за голый мой нерв, на котором кричу,
И веселый манер, на котором шучу…
Даже если сулят золотую парчу
Или порчу грозят напустить – не хочу, —
На ослабленном нерве я не зазвучу –
Я уж свой подтяну, подновлю, подвинчу!
Лучше я загуляю, запью, заторчу,
Все, что ночью кропаю, — в чаду растопчу,
Лучше голову песне своей откручу, —
Но не буду скользить, словно пыль по лучу!

Но это понимание пришло позже, когда я закончил школу и ПТУ, пришел работать на завод, купил в комиссионке свой первый проигрыватель и две пластинки из серии «На концертах Высоцкого». Как мы тогда охотились за этими пластинками!!! В Гостином и в ДЛТ выстраивались громадные очереди, продавщицы не успевали обслуживать покупателей. Много всякого народу собиралось в этих очередях… Были и преданные любители Высоцкого, были и спекулянты, хватавшие пластинки десятками, были и просто хапуги, гонящиеся за модой. Были и деляги, которые переписывали пластинки на кассеты и продавали потом по сумасшедшей цене. На популярности Высоцкого наживались все, кому не лень – от родни и многочисленных собутыльников до людей, которые Высоцкого ни разу не видели даже на киноэкране. Впрочем, Высоцкий не единственный, на ком погрели руки деляги всех сортов и калибров – позднее поводом для спекуляций становилась и гибель Игоря Талькова, и смерть Виктора Цоя, — список можно продолжить…

Ужасный век! Ужасные сердца!

Я же просто продолжал слушать Высоцкого. И все чаще возникало ощущение, что не запись звучит, а вот именно сейчас поет Владимир Семенович и поет он именно для меня… Время шло, менялась страна, прошла мода на Высоцкого, перестали выстраиваться очереди за пластинками, да и сами пластинки перестали выпускаться – на смену им пришли компакт-диски… На прилавках стали появляться диски с записями, о которых в советское время знали лишь немногие – «Концерт в Нью-Йорке», «Из коллекции Шемякина», перепечатки французских дисков… А ощущение, что Высоцкий жив и поет, обращаясь ко мне, не проходит. И монолог Высоцкого давно уже превратился в диалог – мысленный, хотя кому-то это покажется бредом. Но, наверное, невозможно слушать песни Высоцкого, читать его стихи и прозу и не отвечать ему. Все искусство, не только творчество Владимира Семеновича, построено на диалоге между автором и читателем-слушателем-зрителем. Иначе нельзя, иначе искусство умрет… Ведь сострадать, сопереживать, сочувствовать произведению – значит, отвечать автору. Значит, вести диалог. А если диалог длится не первый десяток лет?