Урок русского матерного

Что-то последнее время в телевизоре все чаще требуют русский матерный запретить. Видимо, более важных проблем в России не осталось.

Я, к слову, русский мат начал изучать еще в детстве. Матушка моя родом из крестьян, в Питере работала сперва на речфлоте, затем на железной дороге, потом дворником, после санитаркой. Поскольку рабочий класс предпочитал изъясняться преимущественно матом, то я кое-что услышал и запомнил. Правда, долгое время свои познания нецензурной лексики успешно скрывал. Прокололся в возрасте одиннадцати лет.

У меня по наследству от бати плохие зубы. Очередной зуб не выдержал частых пломбирований и был удален, но как-то неудачно. Корень в десне остался и дал мощнейшее нагноение, перекосив мою морду лица. В детской стоматологии на мою рожу посмотрели и выкатили направление в больницу имени Раухфуса. Там долго церемониться не стали, на второй день с утречка зашвырнули меня на операционный стол. Накинули на морду намордник с эфиром, это наркоз такой, я с трех вздохов улетел куда-то…

Прочухался часа через два, в палате. Во рту куча марли и вкус крови, башка трещит, челюсть ноет. Прибежала медсестричка, чего-то внутривенно вкатила. А сама старается на меня не смотреть, дергается чего-то и даже вроде как хрюкает. Я, по причине болезненного состояния, особо над этим задумываться не стал, опять отрубился.

На утреннем осмотре у врача, который меня оперировал, тряслись руки. И медсестричка опять дергалась и вроде как хрюкала. И почему-то только при виде меня. На других смотрят – нормально. А от меня старательно отворачиваются, дергаются и хрюкают.

На третий день дергаться стали меньше. Хирург поинтересовался с кем я живу и кем моя мама работает.

Только на восьмой день, перед самой выпиской, я упросил врача рассказать в чем дело. Оказалось, что когда мне десну прочистили и вынули из пасти все распорки, я выдал заряд чудовищного мата. Что именно я наговорил врач мне так и не поведал, только опять затрясся. От хохота.

До сих пор не знаю, что же я там такое откаблучил…

Но все же до самого моего поступления на “Ленинец” я старался не материться. Просто надобности такой не было. Другое дело на производстве, там без мата никак.

Был во времена перестройки такой анекдот:

В целях повышения культуры производства решили запретить работягам материться. Тут же производительность труда упала втрое. Стали разбираться, пригласили бригадира-передовика. Спрашивают:

– Почему работать хуже стали?

– Да потому что раньше проще было! Крикнешь Петровичу “Подай вон ту х…вину!” и он несет нужную оснастку. А сейчас полчаса объяснять приходится…

Шутки шутками, а частенько мат экономил время и нервы. Бывало, что и жизнь спасал. Помню, однажды электрик волшебной, но совершенно нецензурной фразой остановил замечтавшегося прохожего, собравшегося влезть за ограждение с табличкой “Осторожно, высокое напряжение”. Согласитесь, заклинание электрика гораздо доходчивей, нежели вежливое “Не могли бы вы изменить направление своего движения, дабы не попасть в зону высокого напряжения и не подвергать свою жизнь опасности поражения электротоком”.

Одно огорчало – слишком уж однообразно матерились. Я к тому времени уже прочитал “Свод проклятий” Герберта Уэллса и был полностью солидарен с профессором Гнилстоком. Два-три избитых временем и частым употреблением всем известных слова, изрыгаемых по поводу, а чаще без всякого повода. Прямо как в еще одном анекдоте:

В разведшколе ЦРУ готовят шпионов к заброске в Советский Союз. Урок русского языка, курсант спрашивает преподавателя:

– Скажите, профессор, во фразе “Кто за колбасой последний?” в каком месте должен стоять неопределенный артикль “мля”?

Поэтому я старался сквернословить пореже. И ни в коем разе не материться в присутствии Юрия Викторовича Парфенова, чье искусство строить многоэтажные словесные конструкции вызывало искреннее восхищение. Как-то раз я решил поинтересоваться где же Юра этой премудрости набрался.

– Да разве ж это мат? – Искренне удивился Юрий Викторович. – Это так, легкое баловство. Настоящий мат я услышал, когда мне семнадцать лет было. Решили мы с приятелем винца испить, уж не помню по какому поводу. А, скорее всего, без всякого повода. Предков дома не было, брательник где-то шлялся, так что сели у телевизора и культурно уговорили бутылочку портвея. Показалось маловато. А в доме выпивки нет, надо в магазин шлепать. Оделись. На улице уже октябрь был, морозец, асфальт ледком покрылся. Аккуратненько доползли до “стекляшки”, взяли еще “огнетушитель”, собираемся обратно шлепать. А погода!.. Вечер, небо чистое, солнышко светит! Воздух морозный, прозрачный!.. Стоим, балдеем. И тут откуда ни возьмись виденье чистой красоты. Идет потрясающе красивая молодая женщина, лет двадцати пяти, тоже слегка под газом. Фигурка стройненькая, на ножках сапожки на шпильках, брючки модные в обтяжку, шубка коротенькая, шапка меховая. У нас в зобу дыханье сперло. Стоим два балбеса рты раззявив. А она идет, на нас смотрит, улыбается и того не замечает, что перед входом в магазин лужица замерзшая. Поскользнулась, конечно, упала. Я только метнулся к ней, хотел помочь даме подняться. И снова остолбенел. Красавица завернула такую матерную тираду!.. Минут на семь, без единого повтора!

Юрий Викторович снял очки, протер стекла, снова водрузил оптику на нос.

– Понимаешь, Серега, без единого повтора!

(с) 2012, Сергей Уткин.